Неточные совпадения
Солдат слегка притопывал.
И слышалось, как стукалась
Сухая кость о кость,
А Клим
молчал: уж двинулся
К служивому народ.
Все дали: по копеечке,
По грошу, на тарелочках
Рублишко набрался…
Мы ехали рядом,
молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел… Мы взглянули друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение… Опрометью поскакали мы на выстрел — смотрим: на валу
солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла — и туда; я за ним.
Самгин привстал на пальцах ног, вытянулся и через головы людей увидал: прислонясь к стене, стоит высокий
солдат с забинтованной головой, с костылем под мышкой, рядом с ним — толстая сестра милосердия в темных очках на большом белом лице, она
молчит, вытирая губы углом косынки.
Самгин
молчал. Длительно и еще более шумно
солдат вздохнул еще раз и, тыкая палкой землю, пошел прочь, в сторону станции.
Мы тряслись по плохой дороге рысью, за нами трясся мальчишка-готтентот, Зеленый заливался и пел: «Разве ждешь ты? да кого же? не
солдата ли певца?» Мы с бароном симпатизировали каждому живописному рву, группе деревьев, руслу иссохшей речки и наслаждались
молча.
Все
молчали. Только бывший
солдат сказал...
Молчать, не смеяться, да и не плакать, а отвечать по данной форме, без похвалы и осуждения, без веселья, да и без печали — это идеал, до которого деспотизм хочет довести подданных и довел
солдат, — но какими средствами? А вот я вам расскажу.
Язь всегда
молчал, внимательно разглядывая всех печальными глазами,
молча же он показывал нам свои игрушки — деревянных
солдат, добытых из мусорной ямы, безногих лошадей, обломки меди, пуговицы.
Утром, перед тем как встать в угол к образам, он долго умывался, потом, аккуратно одетый, тщательно причесывал рыжие волосы, оправлял бородку и, осмотрев себя в зеркало, одернув рубаху, заправив черную косынку за жилет, осторожно, точно крадучись, шел к образам. Становился он всегда на один и тот же сучок половицы, подобный лошадиному глазу, с минуту стоял
молча, опустив голову, вытянув руки вдоль тела, как
солдат. Потом, прямой и тонкий, внушительно говорил...
— Ты и
молчи, — говорила Агафья. — Солдат-то наш на што? Как какой лютой змей… Мы его и напустим на батюшку-свекра, а ты только
молчи. А я в куренную работу не пойду… Зачем брали сноху из богатого дому? Будет с меня и орды: напринималась горя.
— Он отставной
солдат, кровельщик. Малоразвитой человек, с неисчерпаемой ненавистью ко всякому насилию… Философ немножко, — задумчиво говорила Саша, глядя в окно. Мать
молча слушала ее, и что-то неясное медленно назревало в ней.
Она видела — слушают ее, все
молчат; чувствовала — думают люди, тесно окружая ее, и в ней росло желание — теперь уже ясное для нее — желание толкнуть людей туда, за сыном, за Андреем, за всеми, кого отдали в руки
солдат, оставили одних.
Солдат, растерявшись от окрика и сердитого командирского вида,
молчал и только моргал веками.
Человек 40 солдат-носильщиков, дожидаясь ноши перевязанных в госпиталь и мертвых в часовню, стояли у дверей и,
молча, изредка тяжело вздыхая, смотрели на эту картину…….
Солдаты шли скоро и
молча и невольно перегоняя друг друга; только слышны были зa беспрестанными раскатами выстрелов мерный звук их шагов по сухой дороге, звук столкнувшихся штыков или вздох и молитва какого-нибудь робкого солдатика: — «Господи, Господи! что это такое!» Иногда поражал стон раненого и крик: «носилки!» (В роте, которой командовал Михайлов, от одного артиллерийского огня выбыло в ночь 26 человек.)
Несмотря на этот подленький голос при виде опасности, вдруг заговоривший внутри вас, вы, особенно взглянув на
солдата, который, размахивая руками и осклизаясь под гору, по жидкой грязи, рысью, со смехом бежит мимо вас, — вы заставляете
молчать этот голос, невольно выпрямляете грудь, поднимаете выше голову и карабкаетесь вверх на скользкую глинистую гору.
Николаев, подкрепивший себя в Дуванкòй 2-мя крышками водки, купленными у
солдата, продававшего ее на мосту, подергивал возжами, повозочка подпрыгивала по каменной кое-где тенистой дороге, ведущей вдоль Бельбека к Севастополю, а братья, поталкиваясь нога об ногу, хотя всякую минуту думали друг о друге, упорно
молчали.
— Нет, господа! Я больше не читаю, — продолжал Зухин тем же тоном, — я вам говорю, непостижимое событие! Семенов прислал мне с
солдатом вот двадцать рублей, которые занял когда-то, и пишет, что ежели я его хочу видеть, то чтоб приходил в казармы. Вы знаете, что это значит? — прибавил он, оглянув всех нас. Мы все
молчали. — Я сейчас иду к нему, — продолжал Зухин, — пойдемте, кто хочет.
Я отнес Монтепэна
солдату, рассказал ему, в чем дело, — Сидоров взял книгу,
молча открыл маленький сундучок, вынул чистое полотенце и, завернув в него роман, спрятал в сундук, сказав мне...
Элдар сел, скрестив ноги, и
молча уставился своими красивыми бараньими глазами на лицо разговорившегося старика. Старик рассказывал, как ихние молодцы на прошлой неделе поймали двух
солдат: одного убили, а другого послали в Ведено к Шамилю. Хаджи-Мурат рассеянно слушал, поглядывая на дверь и прислушиваясь к наружным звукам. Под навесом перед саклей послышались шаги, дверь скрипнула, и вошел хозяин.
Из-за этого «ври, да говори» бывало немало курьезов.
Солдаты сами иногда
молчали, рискуя сказать невпопад, что могло быть опаснее, чем дежурство не в очередь или стойка на прикладе. Но это касалось собственно перечислений имен царского дома и высшего начальства, где и сам Ярилов требовал ответа без ошибки и подсказывал даже, чтобы не получилось чего-нибудь вроде оскорбления величества.
Солдат тихонько засмеялся, и, отвечая его смеху, где-то близко всплеснула вода; оба
молча насторожились, вытянув шеи к морю, а от берега кольцами уходила тихая рябь.
И,
молча кивнув головой хозяину лавки, уходила походкой храброго
солдата, идущего на приступ.
— Ну-к что ж, что не Степан! Я хочь не Степан, дак еще лучше Степана разуважу, — отвечал первый, и поднимался хохот. В коридоре хохотали
солдаты, а в арестантской две нарумяненные женщины, от которых несло вином и коричневой помадой. Настя перестала спрашивать и
молча просидела весь день и вторую ночь.
Огни остановились. Тихо и пусто было вокруг Тани Ковальчук.
Молчали солдаты, все серые в бесцветном и тихом свете начинающегося дня.
Сумрак в саду становился всё гуще, синее; около бани зевнул, завыл
солдат, он стал совсем невидим, только штык блестел, как рыба в воде. О многом хотелось спросить Тихона, но Артамонов
молчал: всё равно у Тихона ничего не поймёшь. К тому же и вопросы как-то прыгали, путались, не давая понять, который из них важнее. И очень хотелось есть.
Стрелки стояли во фронте. Венцель, что-то хрипло крича, бил по лицу одного
солдата. С помертвелым лицом, держа ружье у ноги и не смея уклоняться от ударов,
солдат дрожал всем телом. Венцель изгибался своим худым и небольшим станом от собственных ударов, нанося их обеими руками, то с правой, то с левой стороны. Кругом все
молчали; только и было слышно плесканье да хриплое бормотанье разъяренного командира. У меня потемнело в глазах, я сделал движение. Житков понял его и изо всех сил дернул за полотнище.
Певцы вдруг замолкают. Меркулов долго дожидается, чтобы они опять запели; ему нравится неопределенная грусть и жалость к самому себе, которую всегда вызывают в нем печальные мотивы. Но
солдаты лежат
молча на животах, головами друг к другу: должно быть, заунывная песня и на них навеяла молчаливую тоску. Меркулов глубоко вздыхает, долго скребет под шинелью зачесавшуюся грудь, сделав при этом страдальческое лицо, и медленно отходит от певцов.
Солдат стал исполнять его приказание. Иосаф
молча повиновался, глядя то на меня, то на полицмейстера.
Пришла смена, и мы возвратились, и я отрапортовал, что все было благополучно, и
солдаты все
молчали; но случилось так, однако, что секрет наш вышел наружу.
(Лаптев
молча увёл
солдата из комнаты.)
Ксения. Вот как ты… всё — с треском, с громом! Не подогревай, не хочу я чаю-то. Поела бы я чего-нибудь… необыкновенного. Да погоди, куда ты? Рассольника бы с потрохами, с огурчиками солёными. А потрохов — нет! И — ничего нет! (Глафира моет чашки.) Денег много, а пищу всю
солдатам скормили. Как будем жить? Умереть бы мне, а умирать не хочется. Ты что
молчишь?
—
Молчать! Кто — отечество? Это ты, сукин сын, отечество моё? Это за таких вот воров, как ты,
солдат лямку трёт, чтоб тебя розорвало поперёк живота! Ты миру ворог, ты смутьян и крамольник, вы правду сожрали, землю ограбили, людей уничтожаете!
Спотыкаясь, позванивая штыками,
солдаты стараются заглянуть ему в лицо,
молча слушая сказку о неведомой им щедрой земле, которая любит работников своих. Снова их красные лица покрыты мутными каплями талого снега, течёт он по щекам их, как тяжкие слёзы обиды, все дышат громко, сопят и, чувствую я, идут всё быстрее, точно сегодня же хотят достичь той сказочной, желанной земли.
Согнувшись под тяжестью ранцев и надетых поверх их скатанных в кольца шинелей,
солдаты шли
молча, враздробь, едва волоча усталые ноги.
Рота капитана занимала опушку леса и лежа отстреливалась от неприятеля. Капитан в своем изношенном сюртуке и взъерошенной шапочке, опустив поводья белому маштачку и подкорчив на коротких стременах ноги,
молча стоял на одном месте. (
Солдаты так хорошо знали и делали свое дело, что нечего было приказывать им.) Только изредка он возвышал голос, прикрикивая на тех, которые подымали головы.
Капитан снял шапку и набожно перекрестился; некоторые старые
солдаты сделали то же. В лесу послышались гиканье, слова: «иай гяур! Урус иай!» Сухие, короткие винтовочные выстрелы следовали один за другим, и пули визжали с обеих сторон. Наши
молча отвечали беглым огнем; в рядах их только изредка слышались замечания в роде следующих: «он [Он — собирательное название, под которым кавказские
солдаты разумеют вообще неприятеля.] откуда палит, ему хорошо из-за леса, орудию бы нужно…» и т. д.
Видно было, как в начале шестого часа из дома вышла тетя в розовом капоте, в папильотках. Она постояла на крыльце,
молча, минуты три, и потом сказала
солдату...
И
молчал народ — так тихо было, что слышал Иуда, как дышит стоящий впереди
солдат и при каждом дыхании где-то поскрипывает ремень на его теле.
Что может удержать от разрыва тоненькую пленку, застилающую глаза людей, такую тоненькую, что ее как будто нет совсем? Вдруг — они поймут? Вдруг всею своею грозною массой мужчин, женщин и детей они двинутся вперед,
молча, без крика, сотрут
солдат, зальют их по уши своею кровью, вырвут из земли проклятый крест и руками оставшихся в живых высоко над теменем земли поднимут свободного Иисуса! Осанна! Осанна!
На грязном донельзя крыльце
молча сидел одетый в белый холщовый китель молодой
солдат из евреев.
Оба
солдата смотрят на белую пену, отсвечивающую фосфором,
молчат и думают. Первый нарушает молчание Гусев.
Оба, он и
солдат, тихо пробираются к носу, потом становятся у борта и
молча глядят то вверх, то вниз. Наверху глубокое небо, ясные звезды, покой и тишина — точь-в-точь как дома в деревне, внизу же — темнота и беспорядок. Неизвестно для чего, шумят высокие волны. На какую волну ни посмотришь, всякая старается подняться выше всех, и давит, и гонит другую; на нее с шумом, отсвечивая своей белой гривой, налетает третья, такая же свирепая и безобразная.
И, так как бледная, без кровинки в лице Милица стояла
молча, не произнося ни слова, к ней подскочил другой
солдат и, в свою очередь толкнув ее в спину, произнес с насмешливой улыбкой, заглянув ей в лицо...
Солдаты засмеялись, а я
молчал, потому что они были правы.
Сияло солнце, сверкал снег.
Солдаты инстинктивно жались ближе к повозкам. Проводник в меховом треухе
молча шагал впереди обоза, опираясь на длинную палку и все смеясь чему-то своими наглыми, выпуклыми глазами.
В солдатских вагонах шло непрерывное пьянство. Где, как доставали
солдаты водку, никто не знал, но водки у них было сколько угодно. Днем и ночью из вагонов неслись песни, пьяный говор, смех. При отходе поезда от станции
солдаты нестройно и пьяно, с вялым надсадом, кричали «ура», а привыкшая к проходящим эшелонам публика
молча и равнодушно смотрела на них.
Солдаты, хмурые и угрюмые,
молча расходились.
Поручик размахнулся шашкою и ударил
солдата по плечу.
Солдат отшатнулся,
молча втянул голову и побежал вниз по откосу. Худой и длинный артиллерийский капитан, с бледным лицом, с огромными глазами, сидел верхом неподвижно. Он понял, — теперь уж ничего не поделаешь.
Тяжелое беспокойство овладело им. Он лег, потом встал и поглядел в окно, не едет ли верховой? Но верхового не было. Он опять лег, через полчаса встал и, не выдержав беспокойства, вышел на улицу и зашагал к церкви. На площади, около ограды, было темно и пустынно… Какие-то три
солдата стояли рядом у самого спуска и
молчали. Увидев Рябовича, они встрепенулись и отдали честь. Он откозырял им в ответ и стал спускаться вниз по знакомой тропинке.